Заметив нас, монах осекся. Его товарищи поспешно вскочили со своих мест и приветствовали меня поклонами. Один из них, молодой и такой тучный, что даже бритый его затылок был покрыт складками жира, уронил свой стакан.

– Септимус, ну ты и увалень! – прошипел его сосед, пихая беднягу локтем в бок.

Тот лишь озирался по сторонам бессмысленным взором слабоумного. Монах с обезображенным лицом сделал шаг вперед и вновь поклонился с самым подобострастным видом.

– Я – брат Джуд, сэр, помощник казначея.

– Господин Мэтью Шардлейк, посланник короля. Я смотрю, вы не отказываете себе в мирских развлечениях.

– Братии необходимо отдохнуть перед вечерней мессой, сэр. Не соблаговолите ли попробовать ликера? Его присылают к нам из одного французского женского монастыря.

Я отрицательно покачал головой и сурово проронил:

– Сегодня мне предстоит еще много работать. Кстати сказать, в пору расцвета вашего ордена монахи завершали свой день великим молчанием, а не стаканчиком ликера.

Брат Джуд растерянно потупился, но потом все же отважился возразить:

– Это было давно, сэр, еще до Великой Чумы. С тех пор многое изменилось. Мир приблизился к своему концу и…

– А мне казалось, ныне мир процветает, – перебил я. – По крайней мере, у нас, в Англии, где правит мудрый король Генрих.

– О да, конечно, – окончательно растерялся монах. – Я только хотел сказать…

– Простите брата Джуда, он сказал, не подумав, – вступил в разговор другой монах, высокий и тощий. – Я – брат Хью, управляющий. Мы знаем, что жизнь нашей обители нуждается в серьезных переменах, и приветствуем их, – заявил он, смерив своего незадачливого товарища уничижительным взглядом.

– Рад слышать, – ответил я. – Это существенно облегчит предстоящую мне задачу. Идемте, брат Гай. Нам надо осмотреть труп.

Тут голос подал молодой жирный монах, тот, что уронил стакан.

– Простите, добрый господин, – пробормотал он. – Простите, что я такой неуклюжий. У меня жутко болят ноги. Все сплошь покрыты язвами.

Он устремил на нас взгляд, полный неподдельного страдания. Брат Гай положил руку ему на плечо.

– Если ты будешь соблюдать умеренность в пище, Септимус, тебе вскоре станет легче, – пообещал он. – А сейчас твоим бедным ногам приходится выдерживать слишком большой вес. Вот они и болят.

– У меня слабая плоть, брат Гай. Я не могу без мяса.

– Порой я сожалею о том, что Собор в Латерне снял запрет с употребления мяса в монастырях, – повернулся к нам брат Гай. – Извини, Септимус, нам надо идти. Кстати, тебе, наверное, будет приятно услышать, что тело эмиссара Синглтона будет вскоре предано земле.

– Слава Богу. А то я боюсь проходить мимо мирского кладбища. Покойник, оставшийся без погребения, способен принести много бед. Да ведь и умер он без исповеди, без отпущения грехов…

– Да, да. Тебе тоже пора идти. Скоро начнется вечерняя месса.

Брат Гай легонько подтолкнул толстяка и направился к двери на противоположном конце комнаты. Выйдя вслед за ним, мы вновь оказались на морозном воздухе. Перед нами расстилалось ровное пространство, на котором возвышались лишь надгробные камни. Во тьме угадывались очертания каких-то сооружений, как я догадался, фамильных склепов. Брат Гай поднял капюшон своей сутаны, чтобы защитить голову от снега, который валил теперь крупными хлопьями.

– Вы должны простить брата Септимуса, сэр, – произнес он. – Как вы уже догадались, это несчастное слабоумное создание.

– Не часто увидишь такую громадную тушу, – усмехнулся Марк. – Неудивительно, что у него болят ноги.