– А может, с нами? – предложил зазывающе. – Знаю один милый домик…

– Шагай-ка, братка, куда шел, – сказал я холодно, – если не хочешь проблем.

Он потянулся к поясу – видимо, за ножом, но сперва глянул мне в глаза – и, должно быть, что-то в моем лице его остановило. Отступил на шаг.

– Да пусть валят, – сказал он своим товарищам, которые уже начали заинтересованно на нас поглядывать.

Я холодно улыбнулся ему, поскольку не был равнодушен к людям, чувство самосохранения которых не подводило и перебарывало амбиции. Кроме того, не хотелось мне оставлять за собой трупы, ведь Господь даровал мне умение и силу не для того, чтобы я применял их в кабацких драках.

Но как бы там ни было, Алоиса Пимке хватало лишь на то, чтобы путаться под ногами, валиться в грязь и бормотать: «Иде те д’вчки, Йоргус?» Я решил отвести его в гостиницу «Под Быком и Жеребчиком». Понятное дело, я не имел намерения делить с ним свою скромную комнату, ибо это было бы, невзирая на мою человеколюбивую природу, проявлением чрезмерного милосердия. Я рассчитывал, что Корфис запрет Алоиса в кладовой или подвале и завтра я смогу спокойно допросить его, когда он хоть маленько протрезвеет.

* * *

Корфис не был доволен, когда я заставил его превратить кладовую в камеру для Пимке. Бурчал что-то вроде: «Мало у вас в Инквизиториуме казематов, что теперь понадобился еще и мой подвал?» – но я пропустил его желчные замечания мимо ушей. В подвал же я спустился лишь следующим полуднем, поскольку желал отоспаться после непростого вечера. Впрочем, Алоис Пимке тоже спал, привалившись к стоящим у стены доскам, и я отметил про себя, что он – человек, не обделенный удачей, поскольку именно удачу, полагаю, он и должен был благодарить за то, что не выколол себе глаза торчавшими из досок гвоздями. Но, конечно, удача могла в два счета покинуть Пимке, если его ответы на мои вопросы меня не удовлетворят.

Я поставил подсвечник на пустую бочку из-под оливок (в подвале, правда, были небольшие оконца, едва выступавшие над поверхностью земли, но их тщательно заколотили досками) и разбудил Пимке пинком под ребра. Тот застонал и захлопал ресницами. Потом свернулся и захрапел снова. К счастью, я предвидел такой поворот дела и притащил ведро ледяной воды, которое теперь выплеснул на Алоиса. Тот заверещал и вскочил на ноги, таки разодрав себе щеку о торчавший из досок гвоздь.

Что ж, выходит, удачи у него чуть поменьше, чем мне сперва показалось.

– Ч-ч-что такое?! – крикнул он и обвел комнату безумным взглядом, который в конце концов уперся в меня. – Я тебе, сука, счас… – добавил Пимке со злостью, когда увидал ведро в моих руках и понял, что именно я был причиной его холодной купели.

Я же ударил его под правое колено, а когда ноги его подогнулись, добавил крепкий пинок в брюхо. Пимке застонал и сблевал себе на сапоги.

– Фу, – сказал я. – И как можно так вот вести себя в гостях?

Он отполз настолько далеко, насколько сумел, пытаясь забиться от меня в самый дальний угол. По расцарапанной гвоздем щеке текла кровь.

– Алоис Пимке, не так ли? – спросил я.

– Нет, – ответил он рассерженно. – Не знаю никакого Пимке! Я – Тобиас Шуле, сукин ты сын!

Человек с хорошим слухом и имеющий некоторый опыт в допросах не мог не отметить, что после слова «я» проскользнула едва заметная пауза, словно мой собеседник не сумел с первого раза вспомнить свое имя. Поэтому я шагнул и наступил ему на руку – ту, на которую он опирался. Покрутился на пятке, а вой Пимке заглушил хруст костей.

Я сошел с его руки, и он расплакался, прижимая ладонь к груди.

– Скотина! Ты мне пальцы сломал! – всхлипнул.

– Алоис Пимке, не так ли? – повторил я вопрос.

– Да, да, Пимке, сукин ты сын! Чего от меня хочешь? Что я тебе, денег должен?

Я присел подле него на корточки, а он постарался вжаться меж бочками, плотно поставленными у стены. Ясное дело, это ему не слишком удалось.