Цель. Процесс непрерывного совершенствования - Элияху Голдратт (2004)

Знаток табака, пожалуй, нашел бы, что она несколько суховата после того, как пролежала две недели в кармане моего пиджака. Я, однако, с большим удовольствием выкуриваю ее, сидя на большом совещании, созванном Пичем, и вспоминая о другом, более странном «совещании» тогда с Ионой.

А вообще-то, на самом деле, было ли то другое «совещание» более странным, чем это? Пич стоит перед нами, тыча в центр графика длинной деревянной указкой. В луче проектора медленно клубится дым. Кто-то напротив меня честно вбивает цифры в калькулятор. Все, кроме меня, внимательно слушают, записывают или высказывают свои замечания.

«…последовательные параметры… крайне важно получить… матрица преимущества… обширный подъем до получения прибыли… операционные индексы… предоставляют косвенные доказательства…»

Я не имею ни малейшего понятия, что тут происходит. Все, что они говорят, звучит для меня каким-то чужим языком, не совершенно чужим, я когда-то его знал, но теперь с трудом могу его вспомнить. Термины кажутся знакомыми, но теперь я не уверен, что знаю их точное значение. Это просто слова.

Все это просто игры в цифры и слова.

Там, в Чикаго, в аэропорту О'Харе, я действительно какое-то время пытался думать над тем, что сказал мне Иона. Он каким-то образом сумел вложить в свои слова глубокий смысл; он в чем-то был прав. Но это было так, как будто со мной разговаривал кто-то из другого мира. Я должен был стряхнуть это с себя. Я должен был лететь в Хьюстон и рассказывать о роботах. Я должен был спешить на свой самолет.

Теперь же я задаюсь вопросом, а не был ли Иона намного ближе к истине, чем я думал сначала. Я скольжу взглядом по лицам сидящих здесь, и где-то глубоко внутри у меня появляется такое чувство, что мы все, сидящие здесь, знаем о медицине, которую практикуем, не больше, чем шаманы. Наше племя умирает, а мы в клубах дыма кружимся в ритуальном танце, изгоняя дух дьявола, снедающий нас.

Что же является действительной целью? Никто из присутствующих здесь никогда не задавался настолько элементарным вопросом. Пич все гундит свою песню о возможностях уменьшения затрат, плановых показателях «производительности» и так далее. Хилтон Смит поет аллилуйя всему, что бы Пич ни сказал. Хоть кто-нибудь, вообще, на самом деле понимает, что мы делаем?

В десять часов Пич объявляет перерыв. Все, кроме меня, выходят: кто в туалет, кто выпить кофе. Я так и сижу в своем кресле до тех пор, пока в комнате, кроме меня, не остается никого.

Что, к чертям собачьим, я здесь делаю? Я пытаюсь понять, какой прок мне – или любому другому – от того, что мы сидим в этой комнате. Что, в результате этого совещания (кстати, на него уйдет почти весь день) повысится конкурентоспособность моего завода, или оно спасет мое рабочее место, или поможет кому-нибудь сделать что-то такое, что принесет пользу всем?

Что делать, я не знаю. Я даже не знаю, что такое производительность. Но тогда сидеть здесь – это просто выбрасывать время. С этими мыслями в голове я обнаруживаю, что запихиваю мои бумаги назад в портфель. Я защелкиваю портфель, неспешно поднимаюсь и выхожу.

Сначала мне везет, и, пока я иду к лифту, меня никто ни о чем не спрашивает. Но пока я стою и жду лифта, ко мне подходит Хилтон Смит.

– Ты что, Ал, уходишь? – спрашивает он.

Сначала я, было, решаю не отвечать на его вопрос, но потом мне приходит в голову мысль, что он вполне может специально сказать обо мне Пичу какую-нибудь гадость.

– Приходится, – отвечаю я. – Обстоятельства требуют моего присутствия на заводе.

– Что так? ЧП?

– Можно и так сказать.

Двери лифта открываются, я захожу. Смит с насмешкой смотрит на меня, поворачивается и уходит. Двери закрываются.